Маша
Нагуливая аппетит, мы вели праздные рассуждения о Костроме как о центре цивилизации, и о набережной как о ядре этого центра. Неудивительно, что дошедший до кондиции аппетит приземлил нас в кафе, которое находилось всё на той же набережной. Это был целый ресторан, наверное он даже мог находится на месте того, который Островскый вплел в «Бесприданницу». Один нюанс – он назывался «Белое солнце пустыни». Если бы Островскый посмотрел «Белое солнце пустыни», то в пьесах могли бы быть такие места:
«Добрый день, веселая минутка, обратно пишу вам, любезная Лариса Дмитриевна… А еще скажу вам, разлюбезная Лариса Дмитриевна, что являетесь вы мне словно чистая лебедь, будто плывете себе, куда вам требуется, или по делу какому, даже сказать затрудняюсь…»
Или:
«Нет уж, эти фаты одолели меня своим фанфаронством. Ведь не сами они нажили богатство; что ж они им хвастаются! По пятнадцати рублей за порцию чаю бросать! Только знайте, любезная Лариса Дмитриевна, что классовые сражения на сегодняшний день в целом завершены и час всемирного освобождения настает».
«Товарищ командир, гляньте! Честь имею представить вам нового друга моего: лорд Робинзон».
Мы расселись на веранде, я – лицом к Волге, камрады – боками к ей. Солнце шпарило как из ружья, отражалось в воде, всё было тихо и празднично, именины сердца. Меню в этом достархане были с картинками тов. Сухова, а официантки носили туркменские треники и имена Саидовских жен. Аллаху мы, видать, показались тогда не самыми противными неверными, за снобизм в православном монастыре он решил сделать нам подарок – к нам подошла Гюлчатай. И сто тысяч солнц затмили закат.
— Здрасти, меня зовут Гюлчатай.
— А это по-русски как?..
— Маша!
Маша – нежный костромской цветок в тюбетейке, была красива как лотос и мила как ангел. Она была предупредительна и любезна, кротка и щедра на помощь.
— Маша – заметная, девочка, — сказал я, промаргиваясь от расходящихся в глазах цветных кругов, когда она ушла.
— Берем ее с собой гулять, — не задумываясь выдала Галя. Ренат даже вообще ничего не сказал, а может сказал, потому что молчаливое потворство – не его почерк. Говорливое потворство – еще куда ни шло. Две пары внимательных, любящих глаз плавили меня и я понял, что мне тут теперь предстоит не тупо и безыдейно есть лагман, а еще вести переговоры с Машей, смущать её и самому смущаться пуще её. Сверлящие меня глаза были такими внимательными и такими любящими, что пришлось судорожно испить воды. Я периодически начинал бе-мекать в смысле – «да ну что вы… это АПСУРТ… да где это видано… и как такое возможно», короче, проявлял себя как настоящий мачо. Должен заметить – у меня с этим строго: решил мямлить, так уж прям до конца.
— Если ты ее не пригласишь, приглашу ее я, — сказала Галя и, подобно менту, охраняющему город, я понял кто тут главный.
Маша приходила и уходила, у меня появлялось и исчезало зрение.
Я с замиранием ждал минуты, когда мы начнем прощаться, дождался и, блуждая взглядом, сказал ей, мол, пошли гулять после работы. Ну натурально, она вся засмущалась и стала вдруг очень занятой, но Галя ее добила:
— В половине двенадцатого встречаемся тут.
Жестокий романс
Солнце закатилось за горизонт, а фильма Ренат ВНИМАТЕЛЬНО еще не посмотрел, а потому не мог генерировать аллюзии на каждом костромском углу, а ему хотелось. Что нам оставалось, поехали в Центральный (с большой буквы) универмаг. Я допускаю, что он называется иначе, но предпочитаю называть его так, потому что Центральный универмаг – это типический образ в типических обстоятельствах.
Было почти восемь и тетка стояла на входе как арабский джин, превращая в мышей всех, кто отваживался подойти на расстояние плевка. Я превратился сразу, сослепу налетев на теткин файрбол и побежал было уже устраивать свою новую мышиную жизнь где-нибудь в космосе универмажного подвала, но мои товарищи-ребята наступили мне на хвост и бросили вызов этому дракону.
— Всё, закрыто, закрыто! Мы до восьми работаем!
— Вообще-то еще только 7:53! А скажите, мы не могли бы у вас купить кино?
— Всё-всё, ничего не надо, мы закрыты, ничего нету у нас, до восьми мы! И ничего нет!
— Правда? А где сейчас можно купить фильм, вы не подскажите?
— Ну-у уж теперь-то я не знаю где вы купите! Да нигде! Всё уж!
— Что, прямо во всей Костроме нигде не найдем?
— А вот нигде! Ну не знаю… может, в «Коллаже» есть…
— Да? А где это?
— Вася! Расскажи вот… тут… как вот там… им… до «Коллажу»-то.
Вася рассказал, что «Коллаж» найти легко, прям – идите и не потеряете. На самом деле «Коллаж» — торговый центр размером со Средне-русскую возвышенность и теткины закидоны про «нигде и никогда» ранили Рената в самое сердце. Он долго не мог этого простить и в тот вечер наша тетка-Ариадна с высокой долей вероятности не могла нормально ужинать, мучимая исполинской икотой.
Коллективный просмотр киноленты прерывался эмоциональными ремарками Рената, который переставал кусать кулак только для того, чтобы возмутиться ничтожностью Карандышева и подлостью Паратова. Потом он назвал нас «черствыми, бездушными людьми» и на словах «Лариса Дмитриевна не будет петь, я положительно запрещаю», мы пошли встречать Машу.
Вечером набережная делается совсем другой – там темно. Где-то свет есть, а где-то – дамбы, камни, насыпи и темень. Вынырнув из очередной черной дыры Ренат обнаружил, что я вцепился в Галину руку и предложил мне отцепиться, хуже будет. А я, подпрыгивая на ступеньках, боясь сломать последнюю лодыжку, истошно взывал к его сердцу:
— Вы не ревновать ли? Это пошло! Вы это оставьте, я не терплю этого! А-а-а!
К «Белому солнцу пустыни» мы подползли в кромешной ночи как банда Джавдета, с целью изъять из гарема нашу Гюльчатай. Была полночь, когда Ренат толкнул дверь дулом нагана и она бесшумно открылась (видимо теперь ее станут подпирать колом изнутри в 7:53, как в Центральном универмаге). Трое последних служащих надевали пальто и общупывали карманы на предмет мобильных телефонов. Фигурально выражаясь. Потому что было тепло и пальто никто уже не носил.
— Селям. – сказал Ренат.
Служащие замерли в смешных позах, с полузасунутыми в польта левыми руками.
— Мы за Машей, — сказала Галя. – Русские на войне своих не бросают.
Служащие скосились на ренатов наган, потом на Галю и, как в свое время — охраняющий город мент, поняли кто тут главный.
— Но Маша уже ушла.
Я развернулся и пополз в ночь. Галя наступила мне на хвост и задала им неожиданный вопрос:
— И больше не вернется?
Служащие переглянулись.
— Мы сейчас ей позвоним.
— Хорошо, принесите нам, пожалуйста, чаю, мы ее подождем, — Галя направилась к столу, мы – вслед за ней. Ренат смущенно прятал наган.
Уснувший было ресторан зашевелился, на улицу прошла девушка – звонить Маше, администратор лично принесла нам чай. В этом месте БОЛЬШИМИ БУКВАМИ ВЫРАЖАЮ БЛАГОДАРНОСЬ И УВАЖЕНИЕ СОТРУДНИКАМ РЕСТОРАНА «БЕЛОЕ СОЛНЦЕ ПУСТЫНИ», ПРОЯВИВШИМ НЕЗАУРЯДНОЕ ТЕРПЕНИЕ И ВЕЖЛИВОСТЬ.
Через пять минут пришла Маша – легкая и свежая, несмотря на целый рабочий день. Я налил ей чаю и мы, четверо, сообща принялись плавить лёд. Маша была удивлена тем, что мы всё же заявились, а мы были удивлены тем, что она нас не проигнорировала. Маша сказала, что мы показались ей хорошими, поэтому она пришла. Видимо, та же причина не дала администратору позвать охрану. Искренне на это надеемся, потому что Машу нужно беречь как народное достояние и по возможности ограждать ее от повышенного внимания непроверенных людей.
За чай с нас деньги не взяли, Маша сказала, что угощает. Мы предложили ей погулять и она согласилась, хотя ей явно хотелось спать, завтра ее ждал новый рабочий день, а послезавтра – зачет.
Завернутые в пледы, мы сидели в торговых рядах, где-то там, где Карандышев покупал Ларисе платье, потом ребята уехали, а я пошел провожать Машу. Волшебная ночь как сон стала накрываться волнами кошмара. Наутро ребята спрашивали меня, как мы погуляли, но рассказать все я смог далеко не сразу.
Мы шли и болтали, Маша рассказывала как в Индии воспитывают слонят: их привязывают к дереву, они бьются, но не могут вырваться. После этого отчаявшихся здоровенных слонищ привязывают к маленькому колышку и они никуда не уходят. Она говорила, что поступила не как слон и я соглашался с ней.
Вдруг неожиданно я понял, что мой организм уже минут тридцать работает в режиме сверхвысоких давлений и температур, причем это никак не связано с производством алмазов и термоядерным синтезом. Вы понимаете? А рядом – Маша. Признаться ей в этом невозможно – мы только что познакомились совершенно чудесным образом. Я понял, что пропал, но шансы еще были. Половиной мозга я разговаривал с ней, а другой – с богом и контролировал мочевой пузырь, поскольку автоматическое управление системой было уже невозможно. «Боженька, — просил я, — пожалуйста… Дай шанс… Дай сил… Да, я редко с тобой говорю, но ПОМОГИ!».
Мы шли по Советской улице и я как бы невзначай спрашивал у Маши – что светится тут, а что там, понимая, что все открытые кафешки в Костроме остались за спиной. Агония продлилась еще минут пять, после чего, мысленно крикнув «Банзай», я попросил Машу меня извинить и скрылся в подворотне. Через минуту я смывал штукатурку с дома на центральной улице Костромы, а Машу уже клеили какие-то гады на мотороллере. Вот я всегда подозревал, что родись я не с очками, а с мотороллером – был бы уже женат.
Блин, жутко обо всём этом вспоминать, но Маша сделала вид, что всё в порядке, спасибо ей большое.
Вспомнил только сейчас, что перед отъездом у Гумилева читал про слонов:
СЛОНЕНОК
Моя любовь к тебе сейчас — слоненок,
Родившийся в Берлине иль Париже
И топающий ватными ступнями
По комнатам хозяина зверинца.
Не предлагай ему французских булок,
Не предлагай ему кочней капустных —
Он может съесть лишь дольку мандарина,
Кусочек сахару или конфету.
Не плачь, о нежная, что в тесной клетке
Он сделается посмеяньем черни,
Чтоб в нос ему пускали дым сигары
Приказчики под хохот мидинеток.
Не думай, милая, что день настанет,
Когда, взбесившись, разорвет он цепи
И побежит по улицам, и будет,
Как автобус, давить людей вопящих.
Нет, пусть тебе приснится он под утро
В парче и меди, в страусовых перьях,
Как тот, Великолепный, что когда-то
Нес к трепетному Риму Ганнибала.
Когда ехали обратно, Галка рассказывала, как обнимала слоненка. Мужчины замолчали. Ренат был вынужден остановиться у обочины, чтоб нормализовать сердцебиение. Мы смотрели на океан одуванчиков и сердцебиение не прекращалось.
За что вы так добры ко мне, ребята?
Я испытывал жгучую нежность к своим попутчикам, эта мысль билась и билась в голове, и я ее даже не думал – хай её, кружится как мотылек.
Любимая Москва встретила как родного – пробками и дождем, закрытыми входами, обходами, объездам и громким шушуканьем девочек-студенток в метро: «А он… говорю… потом… налить вам водочки… хи-хи-хи… зачет завтра». Вселенская пошлость, вылитая на зачищенную безграничной романтикой душу, обжигала кислотой. Но почему-то это не было важно. Вот я еду домой в пустом автобусе, а завтра он же, только переполненный, жаркий и душный повезет меня на работу, но и это фигня, потому что Кострома оказалась такой здоровской.
