Редактор
сказал мне:
— Сегодня открывается выставка картин
неоноваторов, под маркой "Ихневмон". Отправляйтесь туда и напишите
рецензию для нашей газеты.
Я покорно повернулся к дверям, а редактор
крикнул мне вдогонку:
— Да! забыл сказать самое главное:
постарайтесь похвалить этих ихневмонов… Неудобно, если газета плетется в
хвосте новых течений и носит обидный облик отсталости и консерватизма.
Я приостановился.
— А если выставка скверная?
— Я вас потому и посылаю… именно вас, —
подчеркнул редактор, — потому что вы человек добрый, с прекрасным, мягким и
ровным характером… И найти в чем-либо хорошие стороны — для вас ничего не
стоит. Не правда ли? Ступайте с Богом.
Аверченко, "Ихневмоны".
"Ругали пьесу, мол — пошла. А пьеса всё-таки пошла!"
творчество Э. Кроткого в качестве иллюстрации омонимов русского языка.
Наука,
водка и телевизор действуют на разум, а искусство, в особенности театр, –
напрямую на эмоции. При этом неподготовленному зрителю порой может показаться,
что в театре над ним издеваются и Хрущев правильно тогда пригнал бульдозеры
(там, понятно, была живопись, но это детали). Насколько правильна или ложна подобная
позиция – судить не берусь, потому что сам часто грущу о бульдозерах, но при
этом отдаю себе отчет, что цель постановки бывает достигнута, впечатление
создано, а идея режиссера в целом понятна. Методы… да, иногда противоречивые.
Постоянный
читатель уже наверняка догадался, что я опять ходил в театр.
На
этот раз свои гостеприимные недра раскрыла Школа драматического искусства,
выделяющаяся в разнообразии Сретенкского бульвара бежевой облицовочной плиткой.
Давали «Гибралтар» Константина Мишина. В ролях – семь женщин разных возрастов и
{Александр Огуреев} Константин Мишин. Согласно классическим канонам у кассы
стояли двое, окошко «Администратор» атаковали сонмы поклонников таланта режиссера,
требующие контрамарок на основании того, что они от Виолетты Аполинарьевны. Мы
были в числе тех, кто от Виолетты, поэтому мы заходили через служебный вход.
Хорошо, что за три часа до этого мы осмотрели и основное фойе – красивое
светлое помещение с галереями и винтовыми лестницами, вдоль и поперек
изукрашенное выставкой неизвестных мне мастеров, состоящей из тканевых картин и
стеклянных панно. Следует отметить, что выставка в основном была посвящена
вариациям на тему половинки греческой чаши, отлитой из различных типов стекла,
пластика, оконной замазки, бетона, хлебного мякиша и папье-маше. Было видно,
что чугунная форма удалась на славу и художнику показалось жалко и
расточительно сделать с ее помощью лишь одну отливку, поэтому он решил сделать много.
При этом обращает на себя внимание специфический подход к «дизайнерской работе»
— выдавать брак за творчество. Т.е., берется заведомо сломанная вещь (например,
порванная варежка), вставляется в рамку и называется «Конец зимы». Творчество.
Интересно, что за час до выставки мы были в магазине на том же Сретенском
бульваре, где продавались всякие дизайнерские вещи для быта: заварники в виде
цветов, контейнеры для бутербродов в виде пластиковых яблок, подставки для
вареных яиц в виде подставок для яиц и обувные ложки в виде птичек. Вот
антитеза деструктивного дизайна. В магазине все было дорого, но красиво и
приносило радость, на выставке кое-что было красиво, но по большей части –
«Конец зимы». Выставка определенно должна была наводить на особые мысли о
театре. Однако, мы сошлись на мысли, что как бы там ни было, многие делают лучше
и красивее, но выставиться в центре Москвы – это тоже заслуга, требующая в разы
больше усилий, чем стекольные отливки.
Но
вернемся к пьесе. Задворки творчества оказались не менее интересны, чем фасад –
театр содержится в блестящем состоянии. Очень красивые переходы, стеклянные
галереи и прочее. Мы подошли к залу, контролер попросила входить тех, у кого
есть билеты, но те двое, что пользовались кассой, были уже внутри и поэтому
питомцев бабки Виолетты пустили почти сразу.
Зал
был странный. Да, залов в театре много, этот назывался греческой буквой Тау. Он
скорее похож на школьный спортзал – плоская комната с фонарями и скамейками.Видимо,
не случайно, поскольку зрелище было, в том числе, и акробатического свойства.
Ждать пришлось недолго, не успели зайти последние, как началось представление.
Началось
жестко.
Выбежала
первая из семи гномих в балетной пачке и обмотанная крест накрест как
патронташем простыней и пронзительным голосом стала выкрикивать буколические скабрезности.
Народ начал ежиться, а она знай себе – кричит, что знает. Ну и пошло-поехало.
Тетки хаотически перемещались по всему свободному пространству, при этом
энергично семеня и притопывая время от времени ногами. Они взбегали на помосты,
спрыгивали с них, бились об пол и стены, поднимались и убегали. Потом появился
Константин Мишин – режиссер, духовный отец, вдохновитель и исполнитель главной
роли. Мужчина среднего возраста, худой и с длинной челкой, спадающей на скулу.
Пересказывать
действие бессмысленно – феерия. Костя бил и бросал своих партнерш, читал стихи,
падал в обмороки, воскресал и всё по новой. Не успевали дамы оттанцевать пожар
с красными простынями, как он уже притаскивал на сцену таз и замачивал в нем и
простыни, и танцовщиц, совершал какие-то странные обряды и стрелял из хлопушек.
Потом вообще раздухарился и вторую часть шоу выступал в одних красных трусах,
декламировал Нарцисса и делал всякие номера с зеркалами.
Праздник
периодически оживлялся новыми высказываниями сугубо сортирного характера,
которыми девушки радовали зрителей, а также пением немецких песен и декламацией
Лорки. Главную мысль постановки озвучила в конце одна из участниц, сидя попой в
кастрюле с бидончиком для молока в одной руке и с детской лопаткой в другой:
«Как было бы прекрасно, если б миром правили женщины». Честно, именно это
ощущение не покидало меня на протяжении всего действа, все два часа. Никто бы
не выразил его четче, чем Константин Мишин. Особенно на это наталкивал бидончик,
красные трусы кабальеро и ядерно-орбитальная схема постановки. Особенно радует,
что под такой девиз он раздал теткам сугубо генитальную прозу, в то время как
себе захапал прекрасного Лорку.
Равнодушным
не остался никто: ни 11-летний мальчик, случайно затесавшийся на показ, ни
здоровый мужик в красном свитере, который сидел сразу за нами и всю дорогу ржал
как конь. Не знаю, правда, как это всё отразится на их отношениях с Виолеттой
Аполинарьевной?
Лорка
хорош даже в красных трусах
Мишина:
…И в полночь на край
долины
увел я жену чужую,
а думал — она невинна.
То было ночью Сант-Яго —
и, словно сговору рады,
в округе огни погасли
и замерцали цикады.
Я сонных грудей коснулся,
последний проулок минув,
и жарко они раскрылись
кистями ночных жасминов.
А юбки, шурша крахмалом,
в ушах у меня дрожали,
как шелковая завеса,
раскромсанная ножами.
Врастая в безлунный сумрак,
ворчали деревья глухо,
и дальним собачьим лаем
за нами гналась округа.
За голубой ежевикой
у тростникового плеса
я в белый песок впечатал
ее смоляные косы.
Я сдернул шелковый галстук.
Она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
она — четыре корсажа.
Ее жасминная кожа
светилась жемчугом теплым,
нежнее лунного света,
когда скользит он по стеклам.
А бедра ее метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой
до первой утренней птицы
меня этой ночью мчала
атласная кобылица…
Тому, кто слывет мужчиной,
нескромничать не пристало.
И я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер.
Я вел себя так, как должно,-
цыган до смертного часа.
Я дал ей ларец на память
и больше не стал
встречаться,
запомнив обман той ночи
в туманах речной долины,-
она ведь была замужней,
а мне клялась, что невинна.
Вспомнился
мне ввиду Лорки
Алифанов
хотя и свалил не на Марс, а всего-то в Кieв.
Недорого, всего десять песо.
Я дам вам к нему в придачу
Прохладу ночного леса,
Крик выпи над сонной гладью
Залитых луной излучин,
Прибрежных дубов распятья,
Скрипичный дуэт уключин,
Дурманно-пьяные травы,
Что мягче перин лебяжьих,
И может быть, даже сердце,
Что бьется в груди
бродяжьей.
А утром — зарю в полнеба,
пылающую пожаром…
Сеньора, купите ветер!
А лучше — возьмите даром…
Затрудняюсь сказать, чье круче.
Ладно,
в конце нужен вывод. Понравилась ли мне постановка? Смог понять не сразу: с
одной стороны – ужас-ужас. Но если задуматься — гротеск, концентрированный как
лимонная кислота, – равнодушным точно не оставит. В малых дозах – хорошо, в
больших – ожог языка и мозга. Это само по себе и неплохо. Но обращаться так с
женщинами нельзя. Нельзя швырять их как дрова, плевать водой в лицо и стрелять
в них из хлопушек. Ну и упомянутая выше центрально-орбитальная схема «восемь
девок, один я» — тоже уж очень… угловата. С другой стороны, возражу сам себе –
кто-то может круче, но они не ставят ничего в театре на Сретенке, а Костя Мишин
– да. А тетка Виолетта шлет и шлет новых агнцев к «Администратору».
