Здесь нет ни мороза ни ветра
Душа здесь от счастья поет
И ценность квадратного метра
Едва ли когда упадет
М. Цветаева (из неизданного)
Вся тяжесть года, накапливаясь, ломит руки и шею, как штанга кисельного клерка в пятом подходе, сводит судорогой мышцы и мозги. Декабрь висит гирями на ногах, впереди долгожданный Новый год, но дорога к нему лежит сквозь тягучий и нескончаемый адский кошмар рутины, обязательств, отчетов и летнего времени, стальной броней отделившего нас от солнца. Все состоит из череды нервных пробуждений и ожидания отдыха – скорей, скорей.
— Анюта, мы едем в Тарусу.
— Отлично!
— Там петухи и гуси и господи Иисусе.
— Подходит.
— Цветаева и Паустовский тоже там. По-хорошему, конечно, нужно в Египет, но мы, блин, в Тарусу
— Тоже вариант.
В темноте по автостанции ходят приезжие и отъезжие с большими неблагополучными сумками. За порядком следят тетки в желтых зимних куртках.
— Работаете?
— Да.
— Два до той русы.
— Той, где петухи и гуси?
— Ага.
— И господи Исусе?
— Да и Паустовский с Цветаевой.
— Паспорта давайте.
— Это ж автобус?
— Паспорта нужны.
— Блин, у меня нет, я впервые сталкиваюсь…
— Без паспортов не уедете.
У Анюты паспорт оказался, наш кредит доверия от этого подрос, мне разрешили купить билет по пропуску на работу. Дату и место рождения записали со слов.
Автобус пришел с опозданием и не на ту платформу. Водитель, чувствуя всю меру ответственности за тарусскость, носителем которой он является, не мог себе позволить, подобно какому-нибудь немцу, лишнего педантизма. Сказали на пятую платформу – значит, надо приехать на третью. Минимум.
На билетах помимо паспортных данных пассажиров значатся номера посадочных мест, но навязанные кем-то глубоко нерусским и нетарусским, они не имеют никакого значения. Народу в автобусе по случаю раннего времени было даже не полсалона, но все сели не на свои места. Мы тоже, но нас прогнали и мы прогнали кого-то тоже. Покончив с формальностями, все стали смотреть в окна, с радостью и замиранием сердца следя за тем, как за каждым поворотом скрываются щупальца липкого мегаполиса. Вот пропала отлитая в граните южная мечта о счастье – Принц Плаза, еще поворот – и не стало легендарных двенадцати тысяч единиц уборочной техники, рассеялось как дым затрудненное движение на кольцевых и радиальных магистралях, как утренний туман растворились милицейские патрули в шинелях не по росту, исчезли рекламные площади, мигалки, бомжи, бомбилы, хаммеры, бентли, маршрутки, собаки, стоматологии и адвентисты седьмого дня.
Мир заполнили сосны и автозаправочные станции, а посреди них стояла тетка в шубе. Водитель остановился и, извиняясь за задержку, впустил ее в салон.
Тетка поздоровалась со всей половиной Тарусы, которая скопилась в нашем транспорте, покосилась на нас и завела с водителем бестолковый разговор, видимо, прерванный какое-то время назад.
Когда мы приехали, те полгорода, которые оставались дома, как раз вышли купить хлеба. Даже объединенная с вернувшимися, общая плотность людской массы составила примерно десятую часть от той, что трется возле нашей Пятерочки в три ночи. Мы оказались в пространстве с чудовищным отрицательным людским давлением, от него захватывало дух как на краю пропасти.
Большой собор на главной площади решил все вопросы насчет господи Исусе, однако, по-прежнему оставалось много невыясненного.
— Простите, а где гуси?
Полгорода обернулось на нас и нахмурило брови.
— Сейчас зима, вон Цветаеву смотрите. Цветаева – вон, на берегу. «Моим стихам, как драгоце»…
— Спасибо, конечно, но Цветаеву мы не очень. Вообще, женская поэзия, знаете… А вот если бы петухи или, там, к примеру будем говорить, гуси…
— Нет, сейчас не сезон.
— А в Поленово как доехать?
— Это через Серпухов. Летом-то оно — через ручку шмыть и там… — Полгорода повернулось и, шурша батоном в полиэтиленовом пакете, скрылось в туманности улицы Декабристов.
На границе туманности стоит заведение «Ресторан Ока». Внутри — растворимый кофе в маленковских стаканах, 20 р. порция, толстые незлые тетьки и грустный поддатый дед в фуфайке. В каждом углу – по елке, в окна видно зимнюю речку, Из посетителей – пара кавказороссиян с какими-то телками. Они по-гусарски предлагали телкам заказывать «все что хотят» и строгим голосом кричали на столовских теток в том плане, что, мол, давайте шустрее.
Пока мы изучали карту, дед у входа, не отрываясь и не снимая шапку, смотрел телевизор. Когда мы уходили, он стрельнул у нас покурить, но у нас не было.
Информационный фон вокруг Тарусы отравлен Цветаевой и прочей окололитературной белибердой. Пристальный осмотр показал, что та Руса, как и некоторые эти – город развитого и победившего феодализма. В живописных оврагах первой линии вдоль Оки сосредоточены два основных вида материи — феоды и монастыри, и те, и другие – с мостами, каменными стенами, хозяйственными постройками, людскими и ландшафтной архитектурой. Межфеодальный ваккум заполняют дома вассалов – со стальными ставнями и нарядной черепицей, кое-где разноображенные невыкупленными еще руинами.
Та Руса – престижное захолустье. Во-первых, потому что красивое, во-вторых, потому что Цветаева, Алексей Толстой и прочие имена из учебников. На берегах живописных оврагов, подальше от речки разбросаны дома попроще. По улицам без приключений не пройдешь – не в пример гусям в населенном пункте распространены всякие собаки: от мелких, еще не до конца произошедших от воробьев, до быкообразных чудовищ, яростно размазывающих слюни по внутренней стороне капитальных крепостных стен. Первые стараются прокусить твою лодыжку, трусливо подкравшись сзади, последние, слыша приближение прохожих, стараются высадить стальные ворота плечом, захлебываясь вожделенным урчанием от желания вырвать чью-то печень. Половину той русы мы прошли со всякими палками в руке, иначе собаки не понимали, что прыгать на нас не надо. Наверное, обрезов за этими заборами тоже полно, а в феодах посолидней должны стоять «кулэмэты».
В березовой роще, отмеченной на карте как Сосновая, мы пили чай из термоса, сидя верхом тоже на березе, а вокруг начиналась пурга. Дальнейший осмотр оврагов продолжался в условиях крайне низкой видимости, но очень хорошего настроения. Вирус феодализма поражает тут даже тех, кто вынужден проживать коллективно в многоквартирных домах. Такие пристраивают к своему балкону индивидуальное крыльцо. В одном месте мы видели, как двухэтажный дом был нарощен во весь торец – как сникерс кингсайз.
В краеведческом музее было открыто, но никого живого внутри мы не увидели. В кассе никто не сидит и не алчет собрать с туристов денег. Мы сами надели бахилы, поднялись на второй этаж, — пустота. Только в конце коридора за закрытыми дверьми репетировали про «елочку, зажгись». Постеснявшись нарушать эту идиллию, мы торопливо свалили, едва вспомнив про бахилы.
Атмосфера феода почему-то крайне благотворна для женского характера – все тетки, какие ни встречались нам на пути, — были очаровательными, милыми и предупредительными настолько, что каждой хотелось говорить «спасибо», «премного вами благодарны» и «с наступающим!». Заходим в магазин с названием «Фото», внутри – стеллаж с фоторамками, далее – кохточки, тухли, ситец и сатин. Между всего этого сидит тетька лет сорока, в очках и короткой прическе.
— А нельзя ли у вас бленду на объектив купить?
— А… этого, наверное, нету, — встает и улыбается. Я чувствую, что, вероятно, выгляжу наглым уродом. – А как вы сказали? Я даже такого не знаю. – По-прежнему улыбается.
— Да это такая штука, знаете, чтоб снег на стекло сильно не лип.
— А, нет, этого нет! Это вы знаете где попробуйте посмотреть? – и, все еще улыбаясь, рассказывет, где посмотреть. Поистине, женщины, кажется, – главное украшение и богатство той русы. Такое добродушие и ни на чем не основанное отсутствие стервозности не встречалось лично мне с самого Архангельска.
Общественное питание в городе развито настолько, чтобы обеспечить разносолом стремящееся к нулю местное население, склонное поесть по случаю воскресенья не в феоде, и туристов, среднее число которых в различные дни зимы колеблется на отметке четыре штуки. В пиццерии сидели лысые мужики и пахло невкусно. В баре у реки было холодно и не обжито, а барменша гладила утюгом занавеску, разложив ее прямо на стойке, готовилась к весне. Меню содержало многочисленные исправления маркером.
Мы выбрали чебуречную – прислоненный к какому-то дому павильон, заваленный снегом. Там царила круглолицая хозяйка и черно-белый телевизор. На разном удалении от нее как школьники за партами сидели серьезные тетьки и дядьки и ели еду. Свободных парт не было, мы присоседились к двум теткам, которые запивали водкой шашлык и оливье. Они застеснялись и Аннушка от этого застеснялась тоже.
Как строфа с женской рифмой визит наш опять завершился Цветаевой. Мы пришли к ней пока ждали автобус. Она стояла вся в снегу и, ежели бы видела себя со стороны, исторгла бы что-нибудь вроде «Веками рожденная буря сломить тебя не сумев Чешуйками снежных фурий подарит тебе обогрев». Не знаю, насколько хорош тот обогрев, но то, что Таруса как печка греет истомившиеся сердца клерков даже в пургу – это факт.
