В вечерних сумерках гонял за продовольствием в поселок. Дорога идет опять же через этот заколдованый лес. Если днем косое солнце наотмашь пробивает кроны и все выглядит вполне веселым, то в сумерках заброшенные строения какой-то базы отдыха или пионерского лагеря выглядят специфически. Тут же стоит огромная кирпичная водонапорка, будки старых коллекторов. Дорожки кое-где – узкие, а местами – вполне приспособлены для разъезда двух грузовиков. Местами имеются довольно зловонные болота, возможно, порожденные испорченной канализацией.
Лес отделен от поселка закрытыми на крючок воротами под красной звездой. Рядом на табуретке сидит безмолвная пожилая госпожа. В семь вечера она покидает пост и ничего не меняется – те же ворота и тот же крючок. В магазине можно купить пива и продукт плавленый с сыром ломтевой «Дружба», 13 руб. за ломоть. Почти как обычная «Дружба» только сделана из рисовой муки, манки и чего-то непроизносимого.
Сколько раз здесь были – поражались обилию рыбы. Кажется, ее становится только больше. Ночью невозможно уснуть от непрерывного плеска: дробного, производимого стаями мелюзги и наглого шлепанья чего-то крупнокалиберного вроде путинской щуки. Днем непрерывное плесканье прерывается только рейдами скутеров и катеров. Ловиться эта рыба не желает ни при каких обстоятельствах. Возможно, рыбы также приплывают сюда на отдых и забывают свои рутинные обязанности.
В утренних сумерках небо глядится в неподвижную воду, и та, завороженная, подается ему навстречу, вся поверхность озера как изморозью покрывается тонкой паутиной тумана. Потом вертикальная стена тумана заходит в затон через протоку и тогда можно спокойно спать дальше, потому что ничего уже не различишь. Только крокодильи всплески продолжаются с новой силой.
Утром сготовили остатки мяса, надъели продукт плавленый ломтевой, спалив остаток в костре, и поехали назад на работу. В электричке пели солдаты. Зашли в вагон где-то под Ступино и пару станций бурно репетировали в тамбуре, оттуда раздавались диковатые минусовки, «давай эту!» — «да эта просто звучит охуенно!», потом они вышли под взор изумленной общественности, а из вагона на переднюю лавку к ним выдвинулся седоватый мужичок и устроился поудобнее. Солдаты поставили рядом с нашими великами два аккумуляторных комбайна – один микрофонный, второй – под минус, подключаемый к мобильному телефону. Звук постоянно пропадал и им приходилось то и дело дергать штекеры. Надергав, они смогли исторгнуть из аппаратуры странный шатающийся ритм, похожий на включенную наоборот шарманку, и, не попадая в него, но вполне слаженно исполнили песню, полную грусти, боли и сгоревших Камазов. Седой мужик в первом ряду тем временем закатывал штанины и рукава, демонстрируя певцам шрамы, махал им руками и всячески выражал свою солидарность. Но инвестировать в творчество не стал и певуны, подхватив средства производства, ушли в хвост.
Одним из величайших впечатлений поездки стала для нас огромадная промзона, раскинувшаяся на сотни гектаров к западу от улицы Подольских Курсантов. Мы ехали к Варшавке от Бирюлево Пассажирского и ничто не предвещало беды – район был свежеотремонтирован, Харьковская улица – прямая как стрела и вся в клумбах. Мы направлялись к платформе Красный Строитель, чтоб перейти железную дорогу и выйти к Варшавке. В итоге мы оказались в эпицентре промышленно-торговой аномалии: выхода к железке не было, хоть убей, только склады, рынки, стоянки с фурами, заводские корпуса, ангары, испытательные центры и прочий ритейл. Несусветная жара и обилие нив и тонированных девяток, беспорядочно снующих туда-сюда, сильно выматывали. Проход к Строителю найти удалось случайно.
Последние десять километров ехали движимые исключительно мечтой об арбузах и окрошке. Потому что, как учит нас американский кинематограф, главное – не переставать мечтать.
