Питер

На Невском у Пассажа

Последний день в Питере был дождливым, так что запланированный ранний старт из хостела пришлось отложить. Просыпаться совсем не хотелось и перспектива переться куда-то в промозглую неизвестность вовсе не радовала. Но выбора большого не было. На мое счастье, когда я добрался до центра, дождь прекратился.

Казанский

День обещал быть свободным от фотографии по случаю сырости, но громада Казанского собора выбора мне не оставила. Насколько же величественное сооружение. Величественная и сложная по композиции махина создает удивительное впечатление – старина, колоссальность, торжественность. В храме ведутся службы, поэтому там не дают фотографировать. Внутри, конечно, тоже очень круто, ходишь с задранной головой и трогаешь колонны. Пустили в шортах. Или просто решили не связываться. В книжной лавке очень одухотворенная барышня, разделавшись с потребителями религиозной прессы, читала что-то о путешествиях. Вот интересно, ей этот Казанский – что? Небось просто место работы, а никакой не шедевр. Мечтает она, может об Испании или о мексиканских гаучо, а вынуждена сидеть в этой патриархальной фортеции. Но это, конечно, только домыслы.

Исаакиевский

Далее по площадям и каналам догулял я до Исаакиевского собора. Немного даже странно видеть такое обилие равновеликих и равнопрекрасных соборов на расстоянии десяти минут пешей прогулки. Ну да что уж там, красиво жить не запретишь. В отличии от Казанского Исаакиевский – сущий музей и фотать там можно беспрерывно. Самое отрадное то, что позволяют залезть на колоннаду – пусть не самый верхний, но все же ужасно высокий ярус храма. В Москве ты можешь увидеть город с верхотуры только при счастливом наличии друга, живущего в Марьинской высотке. Подниматься приходится по бесконечной винтовой лестнице и к концу подъема успеваешь вспомнить свою жизнь вплоть до шестого класса. В конце концов башня заканчивается огороженными металлическими сходнями с деревянным настилом, которые и ведут на круглую колоннаду. Спускаться приходиться по такой же лестнице, расположенной на другом конце диагонали. Для верности и от избытка чувств я сделал пару заходов, чтобы уж налюбоваться про запас. Спускаться тоже долго. Реминисценции, остановившиеся было на шестом классе, невольно продолжаются и достигают яслей.
Потом я зашел в сам храм. Экскурсоводы непрерывно гуртуют посетителей в небольшие стада и водят их окрест. Нам попалась очень симпатичная девушка, которая интересно рассказывала нам о соборе. Слух ласкал ее голос и манера: «…как вы знаете, Монферран работал в разных стилях: классицизм, готика, рэнэссанс». Господи, «рэнессанс» просто влюбил меня в нее.)) Красиво, роскошно, величественно – вот что можно сказать об Исаакиевском соборе, все остальное нужно видеть своими глазами.

Речка

Назавтра был запланирован день военно-морского флота и в Питере намечались гулянья. Честно говоря, я был немного удивлен, узнав, что часть кастрированного 23 февраля теперь перенесена на лето. По случаю торжеств в Неву перед Медным всадником выкатили пару военных кораблей и дизельную подлодку. Мне, как сухопутной крысе, впечатлений было выше крыши, но новостные СМИ со ссылкой на «знающих людей» потом писали, что все это «слепили из того, что было» и что от российского флота остался пшик.
На самом Невском, на мостах, на набережной, у Исаакиевского торчал миллион зазывал на речные прогулки. Количество самих корабликов всех мастей тоже было не в пример больше, чем на Москве-реке. Но все, что хотел, я уже посмотрел. Не хватило времени мне только на Аврору да еще на Аалександро-Невскую лавру. Может, оно и к лучшему, большое количество монастырей замыливает глаз почище технических заданий государственных заказчиков.
На повестке у меня был поезд в Кострому.

Кострома – мон амур…

Сарынью на кичку — разогнать эту смурь…
Ох, Самара, сестра моя;
Кострома, мон амур.
Б.Г.

В этом рейсе я выбирал между Суздалем (никогда не привыкну, что он мужского рода), Ярославлем и Костромой. Первые два мне хотелось посмотреть давно, но взвесив все про и контра, я счел, что Ярославль окажется большим мегаполисом, а Суздаль – просто музеем и туристским гнездом. Кострома – маленький город, сердце России, он не должен был, по моим расчетам, быть набит туристами, кроме того, там есть Волга, к которой я с детства испытываю исключительно нежные чувства. Перед самой поездкой прикуплена мною была пара пьес Островского, который, как известно, был почетным гражданином Костромы. Жестокий романс по его Бесприданнице Рязанов снимал тоже тут. Собственно, фильмом и инспирирован мой заскок.

Путеводитель рассказывает, что историю Кострома, как и Москва, ведет от Юрия Долгорукого. Другими VIP-персонами, имеющими непосредственное отношение к городу были Годуновы, Михаил Федорович Романов и спасший его от поляков Сусанин.
В восемь утра проехали Волгу, спустя десять минут прибыли на станцию Кострома Новая, которую кассирша на Белорусском вокзале отчаянно отказывалась находить, несмотря на то, что я ей называл номер поезда и расписание его хода. Чтобы ее убедить, пришлось ждать ее обеденный перерыв, сдать купленный у нее же сет билетов, пойти в справочную этажом ниже, отстоять там очередь, взять у девчонки в окне мятую бумажку с надписью «кост» — поисковым запросом и опять стоять в очереди за билетом. Ее блуждания зародили сомнения и во мне – есть ли такая станция и туда ли я купил билет, не окажется ли так, что Кострома Новая – какая-нибудь дикая слобода под Потьмой, названная так по идиотской причуде директора местного зверсовхоза. Но сомнения оказались напрасными – троллейбус довез меня до сусанинской площади от вокзала за десять минут и я смог лично убедиться, что Кострома – это не миф о загробной жизни, а действительно Кострома из рязановского фильма – с Волгой и беседкой.

Я не знаю, отчего меня так перло там, но город обладает мощнейшим, почти гипнотическим очарованием. Абсолютно понимаю и господ князей да бар, и Островского с Гребенщиковым – действительно мон амур, точнее и не скажешь. Точнее – только «шарман, бля», но ничто низкое в голову не приходило, поэтому оставим ёрничанье.
Прибыв в центр рано утром, я застал репетицию военного хора, который распевался под «От героев былых времен…» Невольно прослезившись, пошел к Волге, к которой спускалась Молочная улица. Кострома – типичный волжский город, сильно похожий на мой родной Балаково – старые купеческие двухэтажные каменные дома, лавки и торговые ряды. Все очень старое и такое красивое, что дух захватывает. Пройдя Екатерининские ворота, служившие раньше парадным въездом в город, попадаешь на набережную – живописную дорожку, идущую вдоль берега. Очень живо можно представить почти любого героя Островского на этом берегу. Поднялся к беседке.
Блуждания по окололитературным окрестностям, несомненно, дали большую пищу размышлениям, но когда, выйдя из парка, я наткнулся на столовую! – пища для тела завершила мою пищеварительную гармонию. Столовая называлась тоже литературно – «Лимпопо» и была красиво декорирована тематическими панно и даже резными фигурами. Разнообразные представители пищевых цепей мирно паслись на одних полянах. Но это все фигня по сравнению с дешевизной и открывшимся гастрономическим разнообразием. На 200 рублей я наелся так, что чуть было не уснул прямо там. Даже не доел. Щедрый и честный общепит.
В Костроме круто. Эта мысль не покидала меня. С ней я и пошел дальше. Улица Островского выводит на автопешеходный мост, пересекающий Волгу в месте ее слияния с рекой Костромой. Название моста мне понравилось – типично советская неоправданная глупость, которая хорошо контрастировала с исконно-русскими топонимами. По этому мосту я и пришел в Ипатьевскую обитель, в которой отсиживался Михаил Федорович и куда за ним пришла делегация от Московских бояр с сообщением о его победе в выборах, в которых он даже и не участвовал. Его же и спас от диверсионного отряда поляков Иван Осипович Сусанин, памятник которому стоит на одноименной площади в Костроме.
Обитель принадлежит напополам музейному фонду и местной епархии. Попов я там видел, но службы, кажется, не ведутся.

Странное наблюдение, произведенное еще в Казанском соборе в Питере, взбередило мою душу и здесь – вход в монастырь украшает пылающая дельта, масонский знак. К чему бы это?..
Под боком у монастыря стоит музей деревянного зодчества – скопище отлакированных срубов со стилизованной подсветкой. Музей, он, конечно, и есть музей, но, мне кажется, что интересно это может быть только иностранцам. Однако, лес там хороший и народ даже собирает грибы.
Становилось очень жарко и я пошел обратно в город, чтобы осмотреть духовные старинности и там. В Богоявленско-Анастасиином монастыре у местных манера окликательная: сильно не жужжат, но чуть не туда посмотришь, тут же предупредительный в голову. Но я все же посидел почитал там. Потом пошел в церковь Иоанна Златоуста. Летний жаркий день убил во мне пешехода и я проспал там часок, сидя на лавке, в то время как женщины разных возрастов входили и выходили из церкви.
Желая убить последние часы перед поездом, я пошел обратно в парк с целью почитать. Местные называют его Ленинским, статуя вождя краснокожих венчает здоровущий пьедестал со множеством разных ниш и выступов. Пьедестал строился для кого-то другого, кажется, для Николая II, но историческая конъюнктура в один прекрасный момент изменилась. Теперь Ленина с пьедесталом используют местные подростки с целью полазить, погонять на скейте или жахнуть пеффка у подножия.
Потом был плотно зарядивший дождь, заставивший меня плестись на остановку раньше времени. Поджав хвост в ожидании троллейбуса, я размышлял о символичности того, что привела меня в город «Бесприданница», а выгнала гроза. Очень законченная композиция.

По диким степям Замордовья

Дауншифтинг  – признак отсутствия британской визы. И, тем не менее, было так хорошо в деревне! Я там не был сто лет и уж даже и не надеялся побывать. Всё всегда очень сложно, но вот в этот раз как-то устроилось…
Деревня Паракино находится в пяти километрах от края земли. Там нет никакой железной дороги, а автобус приезжает туда только по выходным. Причем водители не разгоняются быстрее 50 км в час, чтобы случайно не свалиться на панцирь Большой Черепахи. Там все еще в силе продуктовый туризм – когда едешь туда, нужно везти что-то, чего нельзя купить в местном магазине: огурцы и плавленый сыр для завтраков, а обратно нужно переть огромное количество мордовского меду. Мед – это национальный фетиш. Главный бог, руливший в мордовском пантеоне до крещения – Нишке Паз – руководил бортничеством. Одной из любимых в моем детстве была книжка мордовских сказок «Соленый мед». И в довершение всего у моего дяди раньше была пасека. Так что мед для меня – не пустой звук, хотя я и ни фига в нем не секу.

Дорога до деревни по жаре занимает гораздо больше времени и усилий, чем дорога от Москвы до Мордовии. Нужно ехать с пересадками и большими перерывами между рейсами. Люди, рассекающие в маленькие ПАЗики, — все знакомы. Садясь, здороваются с контролером и друг с другом, справляются о здоровье родни и жалуются на неурожай капусты. Это что-то вроде клуба. Автобус – это не просто средство передвижения, это – прогресс, окно в мир и «социальная сеть», если угодно.
Мордовия – типичный русский феод, любить который я могу только на расстоянии. В неоднократно воспетом мною Саранске ничего хорошего, по крайней мере, для меня, давно уже нет. Город скапливает в себе всю накипь – и промышленную и людскую, но вот в деревнях все интереснее.
Самое крутое в Мордовии – это природа. Монументальная и густая, здесь нет тонкой пыльности волжских степей и кружевной картинности Подмосковья. Здесь могучие боры накатывают волнами на мощные холмы и перепады ландшафта делают пейзаж многоплановым и сложным. Художественное масштабирование переносит удивленного наблюдателя из брюловских пейзажей в царство чертополоха, татарника, борщевика и крапивы. Однако вся эта ядовитая колючесть не делает эти места хуже, а наоборот, словно оттеняет деревенскую мягкость и теплоту. В первые дни очень удивляешься той плотности, с которой тут заселен каждый кубический метр объема: луга просто забиты травой, сотни видов которой растут там одновременно, борясь друг с другом, а воздух пронизан гудением, звоном и тарахтением мириадов насекомых. Долгая разлука с настоящей жизнью аукнулась мне жесткой аллергией – ночью стали чесаться руки и ноги, да так, что сквозь сон мне казалось, будто меня поразила чесотка, я упал в бассейн с серной кислотой, после чего мои конечности начали отгрызать крокодилы. Правда, потом организм уточнил свои настройки и все наладилось.

Когда идешь от автобуса, то встречные тетки смотрят на тебя и идентифицируют – к кому приехал? На следующий день привыкаешь к тому, что нужно здороваться со всеми, кого видишь. Это интересно, тем более, что народу вокруг немного. Это как Данди-крокодил, только наоборот. Идеализация – другая сторона навета, но хочется верить, хорошего в людях все же больше.
В первую же ночь мне посчастливилось пережить одну из знаменитых местных гроз, когда вырубается электричество, окна во всех комнатах вспыхивают мертвенно-сиреневым, а родственники женского пола испуганно вздыхают и крестятся. Здесь всегда были сильные грозы – с поваленными деревьями и выбитыми окнами, очень красиво.
Если дождь льет более десяти минут, то дороги становятся непролазными. Сейчас как-то попроще с этим стало, их засыпали щебнем. Раньше я помню два энергетических состояния деревенских дорог: скалистые колеи с полупериодом синусоиды в метр, а другой – декслеровская серая слизь, то, что по его мнению, погубит мир. Экстремальные дороги – вот, наверное, почему я так поздно пристрастился к роликам.
С недавнего времени здесь появилась церковь. Небольшая, похожая, скорее, на избу с куполами, но какая-то искренняя. Строили и складывались всей деревней, потом оказалось, что и мои дядьки приняли участие – кто денег дал, кто икону написал. Кажется, церковь меняет статус «деревня» на «село», если мне не изменяет память. Ирония в том, что когда это село было деревней, народу там было в разы больше. Сейчас везде очень много заброшенных домов. В одни люди приезжают и видны следы восстановления, другие опустели насовсем. Самый старый заброшенный дом – тети Олин, бабушкиной сестры. Он был заброшен всегда, сколько я его помню, потому что тетю Олю я не застал. Про нее нам много рассказывали, обычно в шутливой манере и с акцентом на ее горячий и иногда эксцентричный характер, но всегда с большой любовью. В этот дом мы раньше лазили как пираты на острова Борнео – там попадалась крутая добыча: медные подзорные трубы и прочие сокровища. Все давно растащено, печь потрескалась и деревянный пол очень небезопасен, но дом до сих пор манит. Про тетю Олю я знаю, что она ходила до Иерусалима пешком, видимо, еще до войны. Может, и до революции, нужно уточнить…

Поезд

До железной дороги добрался благополучно, а в поезде мне опять дали интересных попутчиков. Первым был мужчина в годах с загорелой лысиной и вежливыми манерами, которого я сначала принял за номенклатурщика. Но потом в купе пришли двое его приятелей и одна дама помоложе и мой сосед был моментально реабилитирован. Провожающие попытались угостить меня мороженом в брикете, я отказался на основании того, что сожрать сей продукт не обляпавшись возможности не было. Каково же было мое удивление, когда они положили его на блюдечки, имевшиеся на столике (да, я ехал по-мажорному — в купе), сделали из рекламных брошюр ложки и стали закусывать тем мороженым водку, которая у них тоже нашлась.
Соседями сверху опять оказалась парочка. Мой опыт юного натуралиста в очередной раз подтвердил гипотезу – влюбленность катастрофически снижает умственные способности. Эти двое радовались жизни по полной. Они радовались купейным местам и наличию дырок для наушников, они рассказывали друг другу идиотские истории из жизни, не имеющие морали, они купили «Экспресс-газету» и стали громогласно называть оттуда фамилии и связанные с ними события (в основном – беременности и разводы), они начали разгадывать сканворды (девушка делала красивое ударение на первом слоге, что придавало ей схожесть с иностранкой, по крайней мере, ей так казалось). В Рузаевке Ромео купил своей Джульетте стакан малины и чипсы и громко радовался, что малина в «Азбуке Вкуса» в Москве идет по восьмиста рублев, а тут – всего по двадцати. Эта вакханалия не прекращалась всю ночь и до самой Рязани вопросы из категории «Для самых тупых» сменялись вопросами из «Анатомической энциклопедии кишечнополостных». Но они, кажется, были счастливы, и это – главное.