На днях, едучи в метро, видел очень грустного деда. Он сидел с краю у двери и придерживал тележку, на которой одна на другой были наложены желтые ашановские сумки. Внутри что-то было упаковано в полиэтилен. Похожую тару бродяги иногда приспосабливают под сбор пивных банок или носят в них свои пожитки. Но на этом дядьке была чистая зимняя куртка, из-под капюшона виднелся аккуратный воротник рубашки. Инженер-киповец. Или слесарь шестого разряда. Глубокие складки в уголках рта, кустистые брови, не очень густая уже, но аккуратно подстриженная шевелюра. Он сидел на краешке, подавшись вперед и придерживал тележку. Шарф, который он прижимал рукой, упал на пол, он не сразу это заметил. Через пару станций он начал кемарить и клевать носом. Очень это печальная картина, когда пожилой мужик едет куда-то с кое-как собранными сумками, которого клонит в сон в обеденное время, а в бровях и складках губ которого какая-то безысходная обида.
На другом конце лавки сидела яркая телка. Короткошерстная шуба, ноги как у косули, платформы и крутая сумка, положить в которую можно только перчатки, кошелек и свисток. В лице сквозило: «Развалинами Рейхстага удовлетворена», только без гарантии, что она слышала про Рейхстаг.
В этих кавычках сидело несколько обычных теток и парней. В Черемушках я вышел. Как он сейчас, мой грустный дед…
Иногда мне жалко стариков. Особенно когда они берут селедку в магазине, стоят, смотрят на цену и кладут на место.
